Олег БАСИЛАШВИЛИ:
Ельцин играл царя Бориса, у меня иной репертуар

Для того чтобы взять интервью у Олега Басилашвили, вовсе не обязательно ехать в Санкт-Петербург. Как минимум шесть вечеров в месяц он играет в Москве – в антрепризных спектаклях Театра имени Антона Чехова, а еще выступает с сольными концертами, снимается в кино...
– Только не надо мне сочувствовать, – говорит Басилашвили. – Я еще и на телевидении работаю. Веду в Питере на РТР передачу «С потолка»... Хотим мы этого или нет, но мы живем в стране, где каждый день надо доказывать, что ты чего-то стоишь. Разумеется, если ты хочешь жить достойно, а не поносить власть предержащих за то, что не хотят помогать нашему брату-актеру.
– Но, Олег Валерианович, если память мне не изменяет, именно вы в депутатскую свою бытность были инициатором указа о предоставлении театрам всякого рода скидок и льгот...
– Был. Потому что совок не сразу во мне околел. Умница Ельцин не подписал. Как я ни старался – отказал.
– Так чего же умница?
– Да не должна быть культура в содержанках у государства. Содержанок – имеют. Кто платит, тот и заказывает музыку. Музеям, библиотекам необходимо щедрое дотирование. Но театры, кино, если они хотят быть творчески независимыми, должны зарабатывать сами. Или идти в услужение к власти, как это было при большевиках. И Ельцин нутром это чувствовал...
– Вы часто с ним встречались?
– Когда-то часто. Вы не поверите, но Борис Николаевич до середины девяностых был очень доступным человеком. И он всех выслушивал, и здравые советы схватывал. Это уж потом он превратился в вельможу, стал царя Бориса играть. Ну а у меня другой репертуар...
– А что вам лично дало хождение во власть?
– Какая уж там власть... Хотя нет – вру. Несколько лет назад в канун моего шестидесятилетия раздается телефонный звонок. «Олег Валерианович, вас беспокоят из администрации президента. Завтра в восемь тридцать утра будьте, пожалуйста, дома. К вам прибудет фельдъегерь от президента». Что за бред, какой еще фельдъегерь? Звоню Собчаку, рассказываю. Анатолий Александрович тоже недоумевает: разыграли вас, говорит, а может, и того хуже. Этого еще не хватало. Звоню начальнику ГУВД. Тот врубился моментально. «Боюсь, – говорит, – завтра будут грабить вашу квартиру. Но вы не волнуйтесь, я пришлю охрану». И действительно, часов в шесть утра приходят два здоровых мужика в камуфляжных куртках и с автоматами. Старший проинструктировал меня следующим образом: «Когда бандиты позвонят, один из нас спрячется за дверью, а второй зайдет в ванную. Вы только свет в коридоре не включайте, скажите, что лампа перегорела. Они вас сразу бить не станут, попросят расписаться в квитанции. Вот когда нагнетесь – тогда и врежут. А мы уж тут как тут...»
Нанервничался до одури. Ровно в половине девятого звонок в дверь. Ни жив ни мертв открываю ее – на площадке стоит маленький такой мужичок в форме и при фуражке. В руках у него огромный букет роз и пакет, на котором вижу здоровенный оттиск: «Президент Российской Федерации». Входит и просит расписаться в получении. Я едва успел проорать, что все в порядке. Иначе бы повязали президентского посланника...
Вот, пожалуй, и весь «гонорар» за депутатскую мою деятельность. Хотя нет… У меня увеличенная пенсия.
– И как же ценит власть отцов русской демократии?
– А вот и не скажу. Пенсия – вещь интимная. Но можете написать, что она на пару соток больше, чем зарплата народного артиста в Академическом Большом драматическом театре. А последняя составляет одну тысячу двести рублей. Хотя нет, кажется, на днях еще сотню прибавили...
– Но это же национальный позор. Как вы живете на такие деньги?
– Тысяча двести рублей – это высшая актерская зарплата, и ее получают не многие, остальным платят значительно меньше.
– И после этого вы называете умницей Ельцина, который не подписал указ о государственной поддержке театра?
– Конечно. Поддерживать надо сирых и убогих, искусство к таковым не относится. Надо просто шевелить мозгами. Посмотрите на нашу Мариинку. Пришел Гергиев и буквально перевернул театр. Ставит он, к примеру, «Руслана и Людмилу». Спектакль неподъемный, баснословно дорогой. На государственную дотацию занавес не поднимешь.
А Гергиев ставит. Как? Очень просто. Он договаривается с Метрополитеном-опера в Нью-Йорке, что американцы финансируют всю постановку – от декораций до костюмов, причем изготавливают их там же, в Америке.
– А это-то еще зачем? Сами, что ли, не умеем?
– Ни черта мы сами не умеем. Разучились. Мы умеем только с красными флагами шляться да касками по асфальту стучать. Работать разучились. Даже бутылку водки на троих точно разлить не можем...
– А зачем американцам понадобилась эта благотворительная акция?
– Тут нет никакой благотворительности, голый расчет. Они вложили деньги в спектакль, который приедет и в Нью-Йорк. Американцам выгодно: прославленный театр, великолепные голоса – полные аншлаги. И Гергиеву выгодно ставить спектакли на чужие деньги. И смотрите, никто из певцов, никто из солистов балета театр не покинул. Они выступают и на других сценах, гастролируют по всему свету, но как посланцы Мариинки. Потому что Мариинка, говоря сегодняшним языком, великолепно раскрученный бренд.
– Опера и балет одинаково понятны и в Питере и в Африке. С драмой гораздо сложней. Не зубрить же актерам Чехова на английском.
– И не нужно. Есть иной выход. Что я и стараюсь доказать своим коллегам. Смотрите, за свою зарплату в 1200 рублей я занят в пяти постановках БДТ. Это шесть – восемь спектаклей в месяц. Остальное время я свободен, а значит – неприкаян. А у нас в труппе триста человек, и они неделями мучаются от безделья и безденежья. А я мотаюсь в поездах, живу в паршивых гостиницах. Потому что каждый месяц шесть вечеров выхожу на сцену в спектаклях Театра Антона Чехова. И вот уже год вместе с Алисой Фрейндлих играю «Калифорнийскую сюиту» – в Москве, во Владимире, в Нью-Йорке, в Хайфе... И частные продюсеры оплачивают наш труд совсем не так, как государственные театры.
– В чем же суть ваших предложений?
– Я не устаю повторять коллегам: откройте шторы, посмотрите на улицу – там же идет совсем другая жизнь. Рубите к чертовой матери этот вишневый сад замшелого бюджетного театра. Давайте зарабатывать сами.
Еще в бытность Собчака при БДТ был создан попечительский совет, куда вошли богатые люди города, которые заметно поддерживают театр. Но это крохи с барского стола возможностей. Я предлагаю: не надо благотворительности, вложите деньги в постановку. И нужна пьеса. Такая пьеса, что непременно привлечет зрителя. Для чего нужны ушлые толковые артельщики, которые будут перелопачивать тонны драматургической руды, точнее – ерунды, в поисках золота. И нужно на компьютере, именно на компьютере просчитывать, на какого артиста в данной роли пойдет зритель! Сколько спектаклей в месяц надо ставить на сцене БДТ, а сколько – на гастролях. Короче, нужен развернутый бизнес-план и агрессивная реклама. И когда у нас появится шесть – восемь таких спектаклей, театр оживет. Не будет времени для нытья. Да и кто ноет с деньгами?
– Как отнеслись коллеги к вашим предложениям?
– Плохо отнеслись. Как, возмущаются маститые, ты хочешь превратить театр в антрепризу? Но это же пошлость, халтура. Меня обвинили в том, что я хочу уничтожить величайшее достижение русской культуры – бюджетный, репертуарный театр. Подзабыли коллеги, что до революции во всей огромной стране было лишь два драматических государственных театра – Малый да Александрийский. Остальные – частные антрепризы. И МХАТ начинался с товарищества на паях.
Это советская власть превратила театры в государственную собственность, в идеологическую прислугу. С огромными труппами и зависимым бюджетом. И бедный Олег Табаков растерянно кричит с экрана телевизора: «Я не знаю, что мне делать с МХАТом! Как занять все это скопище актеров и как его хоть немного сократить».
Знаете, еще тридцать лет назад Георгий Товстоногов говорил мне: «Увы, но мне кажется, что у репертуарного театра грустное будущее. Светлое – у антрепризы». Представляете: тридцать лет назад, когда и слова этого в употреблении не было.
– Олег Валерианович, сейчас слово антреприза стало чуть ли не бранным. Считается, что антреприза – это халтура.
– Так может говорить только человек, ничего не понимающий в искусстве. Антреприза требует высочайшего профессионализма. Это на театре можно месяцами ни черта не делать: ждать вдохновения и рыдать: не понимаю образ и рисунок... А режиссер, как нянька, будет тебе слезы вытирать. В антрепризе творческие муки коротки: на спектакль дается месяц. И будь добр играй. Не хочешь нищенствовать – входи в образ сразу.
Сережа Юрский поставил жутко трудные «Стулья» Ионеско. Зал битком – билеты не достать. И тут уже неважно, в какой ты занят роли, в большой или маленькой...
– Вы, Олег Валерианович, большими ролями не обижены. А вот в «Бандитском Петербурге» вдруг появились в незаметной роли прокурора. Зачем?
– Это почему же незаметной? (Хохочет.) А смерть в мгновения страстного минета? Ничего себе незаметная! На самом деле это была месть, моя личная месть прокурору Петербурга. Во времена, когда снимался фильм, в городе шуровали фашисты. Шлялись по Невскому со свастиками, устраивали митинги, газеты свои гнусные издавали. Вот я и написал прокурору письмо, в котором потребовал разогнать всю эту сволочь. Через два месяца получаю ответ: меры принять не могу, нет прецедента. Да ты такая же сволочь, думаю, как и эти подонки. И когда мне предложили роль продажного питерского прокурора, немедленно согласился. И огромное удовольствие получил. Что? Да нет, от роли...
– Сейчас снимаетесь?
– Снялся у Карена Шахназарова в фильме «Яды». Я там играю товарища Прохорова, бывшего ответственного работника и ныне пенсионера, который считает, что всех надо травить. Причем немедленно. А еще – Папу Пия VI, Прохорова, который себя вообразил Папой, и Папу, который преобразился в Прохорова. Такая булгаковщина – смешная очень.
А знаете, что здесь еще забавно: Карен – коммуняка до мозга костей, а я – отвязанный демократ. Но на съемочной площадке мы друзья и нет у нас никаких противоречий. Потому что общее дело. Вот когда у нас в России появится на всех одно общее дело, никакая идеология людей не растащит. А общее дело есть – воскрешать Россию. Свободную демократическую и богатую Россию.
Однажды в Америке я наблюдал потрясающую сцену. Напротив дома, где мы жили, стоял богатый особняк. И вот рано утром из него вышел человек, подошел к мачте, что стояла у подъезда, врубил магнитофон и под звуки гимна своей страны поднял ее флаг. Потом постоял с минуту, прижав руку к сердцу, сел в машину и уехал по делам.
Я был потрясен. Человека никто не видел, весь ритуал общения с родиной был не для публики, а только для него. Как же надо любить свою страну и быть ей благодарным, чтобы каждое утро вот так с ней здороваться. Вот когда у нас в какой-нибудь деревне Старые Грязи выйдет опрятный крестьянин и у своего коттеджа поднимет флаг Родины – значит, Россия возродилась.
– И когда же, Олег Валерианович, сие произойдет?
– А вот один не самый глупый человек, Владимир Ильич Ульянов, вывел теорию клубка. Он как-то сказал, что сколько витков потребуется на его намотку, столько же и на размотку. Вот и считайте: семьдесят лет нас гноили, семьдесят потребуется на возрождение.
– А сократить срок нельзя?
– Можно, разумеется. И надо делать все, чтобы сократить его.
Владимир НАЗАРОВ.